Я умолкаю. Пожалуй, меня впервые настолько правдиво не осуждают и настолько искренне верят мне, верят в меня, и в этом есть некая мудрость чистой души, истина, известная небитым жизнью детям. То, чего часто не хватает людям с таким грузом прошлого за плечами, как у меня. Я прижимаю графиню к себе и коротко, по-отечески целую ее побитый висок. Думаю, так родители целуют детей, пытаясь уверить их, что сейчас перестанет болеть. Со мной не было так, как не было так и с другими детьми, воспитанными в традиционных графских семьях. Но с ней — пусть так будет.
Однако и теперь покой не приходит в мое сердце. Подступает тяжелое чувство вины за то, что не уберег Налджу. Мог ли я? Кажется, я стал переоценивать свои силы и взваливать на себя непомерный груз ответственности, способный меня сломать. Но мне нельзя. Прежде, чем винить себя, необходимо знать, что же произошло.
— Вы видели одетого в старый синий мундир длинноволосого человека с бородой, несколько похожего на меня? — сразу озвучиваю я основное предположение.
Девушка смахивает слезы с лица. Ей нелегко говорить, но она начинает отвечать:
— Он говорил, что Вы в опасности, и просил пойти с ним. А потом… я не помню ничего.
Она обхватывает руками свои плечи, ее трясет.
— Вам холодно? — осведомляюсь я, и она кивает в ответ. — Здесь нет Вашей одежды?
— Они ее выкинули, — нетвердым голосом отвечает графиня, видимо, имея в виду сотрудников госпиталя. — Она была грязная… и в крови. Не в моей — там, куда он меня привел, была кровь…
— Вы помните что-то еще о том, где были? — должен спросить я, даже понимая, что ей нелегко это говорить.
— Нет. Все было… в темноте. Просто ужас… — она запинается на полуслове.
Уже ясно, что эти темы не стоит трогать. Может, не сейчас. Я встаю, снимаю свой мундир и накидываю на плечи Налджу:
— Так будет лучше. И еще, — подумав о том, что нельзя знать, куда нас заведут пути иной реальности, я отдаю ей свой кинжал в ножнах. Графиня берет его, но с такой растерянностью во взгляде. Сумеет ли она при необходимости применить оружие? Надеюсь, что все же сможет.
— Осталось только это, — вновь обретя дар речи, добавляет Налджу, указывая на вещи на столике у кровати — все, что было при ней, когда ее нашли. Это датапад, кулон на черной шелковой ленте в виде розы с белыми лепестками, обрамленными кроваво-красным цветом, и смятая записка тревожного содержания:
«Я больше не могу выносить того, что за мной наблюдают. Эта комната наполнена насекомыми. Все заперто, но они проникают внутрь, словно хотят досаждать мне. Все вокруг знают, что я боюсь. Даже стены.
Я хочу домой. Вот бы вернуться в тот идеальный день… Яркое солнце в безоблачном небе, запах цветущих роз в нашем саду, смешная хохлатая птичка в зоомагазине…Откуда ее привезли? Кажется, с Неймодии…
Мне так плохо! Кажется, мне нужна та гадость, которую они мне дали выпить. Сколько дней назад? Такая слабость… С рвотой выходит вязкая горькая желчь. Кровь и гной текут из крана умывальника. Я пытаюсь его закрыть, но ничего не получается.
Простите меня! Помогите мне!
Дуку».
Что стоит в конце — подпись или обращение? Почему мне так упорно кажется, что это слова моего брата? Если эти догадки верны, то где он переживал такое? В тюрьме «Острие» или же в каком-то ином, куда более ужасном месте? Возможно, конечно, это была просто подделка, которая понадобилась ему, чтобы заманить Налджу, но как бы я ни хотел принять эту простую и рациональную версию, некое внутреннее ощущение не позволяет мне это сделать. Может, я уже привык, что в искаженной реальности ничто не бывает просто. Но слишком уж вычурное содержание и при этом странная стилистика высказываний, словно писал это не взрослый человек.
— Кто это написал? — решаю все же поинтересоваться я, поскольку нельзя оставить без внимания подобный текст.
В ответ графиня качает головой. Не знает она или же не помнит — это не меняет итога. Вероятнее всего, она нашла эту записку в том неизвестном месте, куда ее привел мой брат. Но те, кто доставил ее в госпиталь, явно нашли ее в другом месте. Пока я не могу выяснить ничего больше.
— Я не хочу оставаться здесь, — просит девушка.
— Я выведу Вас, — обещаю я. И собираюсь сделать все, чтобы сдержать слово, чего бы мне это ни стоило.
Мы выходим из палаты и идем к лестнице. На стене пролета висит карта госпиталя. Ход на первый этаж перекрыт решеткой, установленной посередине лестницы для непонятных целей. Стоит ли рисковать и пытаться добраться до противоположного крыла по коридору, где может ожидать что угодно, как мог убедиться я? Если бы здесь был другой выход… Последний раз я вышел из иного мира в свою ванную, может ли этот факт что-то значить сейчас? Логики в этом мало, но, поверив интуиции, я все же решаю, что нужно обследовать больничную душевую.
Комната дезинфекции столь же неуютная, как и прочие. Грибок и ржавчина на стенах, слущившаяся краска, невыносимый дух сырости в воздухе. На вешалке для одежды один чистый хирургический костюм светло-зеленого цвета, а на полу под ним белая обувь медработника. Налджу выказывает желание надеть эту униформу, ведь ей по-прежнему холодно и неуютно в одной лишь тонкой госпитальной одежде. Я отворачиваюсь и только теперь вижу дыру в полу. Не думаю, что дело в моей невнимательности, дыра могла появиться лишь сейчас, ведь и девушка тоже прежде ее не заметила. Одевшись, графиня подходит ко мне и протягивает мне мои вещи, но я настаиваю на том, чтобы они оставались у нее. Разумеется, она пыталась отказаться только лишь из вежливости.